Долгая смерть Лусианы Б. - Страница 43

— Вы понимаете? — еле слышно произнес Клостер. — Снова он, в полном блеске. Трудно сделать более простой, очевидный и соответствующий его стилю выбор. Всеобщий закон. — И он щелчком словно пустил по воздуху пылинку или перышко. — Понимаете? — повторил он. — Закон всемирного тяготения.

Эпилог

Еще раз я встретился с Клостером на похоронах Лусианы. Было холодное сверкающее утро, какие случаются в конце августа, когда набухшие почки на обрезанных деревьях и легкий душистый воздух раньше срока возвещают о неизбежном наступлении весны. Мне удалось побороть отвращение к погребальным церемониям и заставить себя прийти на кладбище с его источенными временем надгробиями и пугающе однообразными могилами. Но если я, с трудом продвигаясь среди моря цементных крестов, все-таки очутился здесь, то вовсе не для того, чтобы отдать последний долг Лусиане или приглушить чувство вины — вид маленького прямоугольника земли мог его только усилить, — а для того, чтобы найти ответ, вернее, получить подтверждение тому, во что не в состоянии был поверить.

Все происходило у меня на глазах, и тем не менее, даже заметив взгляд Валентины, обращенный к Клостеру в лифте, я предпочел не складывать два и два и продолжал считать это невинным восхищением, вызванным его книгами, юным порывом, который никакого ответного порыва в Клостере пробудить не может. Однако сразу после смерти Лусианы я стал свидетелем того, как быстро и решительно он действовал, восстанавливая порядок, как успокаивал и утешал Валентину, не ограничиваясь только дружескими объятиями, как организовал все таким образом, что после дачи показаний я, по-прежнему подавленный, уехал на такси домой, а он остался заниматься делами, в первую очередь ею. Я не настаивал на своем присутствии в этом опустошенном, пропитанном слезами и отчаянием доме, поскольку Валентина явно хотела остаться с ним наедине.

Наверное, не нужно говорить, что, придя за окончательным подтверждением, я все-таки надеялся застать Валентину одну. Вспоминая отдельные моменты той страшной ночи и отмахиваясь от очевидного, я повторял себе, что в своем душевном смятении она цеплялась за Клостера как за отца, но стоит ей на минутку задуматься, и она в ужасе отшатнется от него.

Когда же наконец, обогнув крематорий, я вышел к крайнему участку со свежими могилами, то снова увидел их вместе: она склонила голову, словно в молитве, он положил руку ей на плечо. На голой земле лежал единственный букет цветов, и в тишине кладбища они казались отцом и дочерью, у которых в мире никого нет, кроме друг друга. Когда я приблизился, Валентина подняла глаза, и лицо ее сразу стало замкнутым, словно она предпочла бы меня не видеть. Возможно, я напоминал ей о том, что сестра советовала не доверять этому человеку, а она пренебрегла ее советами. Тем не менее я подошел к ней выразить соболезнования, и Клостеру пришлось убрать руку. Я холодно поздоровался с ним, и повисло неловкое молчание. Минуту или две мы смотрели на букет, выделявшийся на темной рыхлой земле, потом Клостер тронул меня за локоть и жестом пригласил отойти. Сделав несколько шагов, он остановился и посмотрел на меня. И опять лицо его не выражало ни беспокойства, ни страдания, ни тем более душевных терзаний — только любопытство, будто он собирался обсудить со мной какую-то занимательную подробность.

— Я не знал, что Лусиана оставила записку, — сказал он. — Это правда? И вы якобы ее сохранили.

— Сохранил и передал полиции, — заявил я, однако Клостер не обратил внимания на мой тон.

— И что же в ней говорилось?

— Пусть хотя бы она спасется, — ответил я.

Клостер помолчал немного, будто повторяя про себя фразу в поисках скрытого смысла и тем самым подтверждая ее право на существование.

— Даже будучи сумасшедшей, она всегда была последовательной и пыталась до конца защищать свою сестру. Бедная девочка, до чего же она ошибалась! Как она могла думать, будто я причиню ей какой-то вред, ведь только благодаря Валентине я снова начал что-то чувствовать, опять возвратился к жизни. Взгляните на это, — сказал он и обвел рукой пространство, заполненное крестами и надгробиями, с теряющимися вдали рядами могил. — Вот какой пейзаж открывался мне каждый день. И не станет зелени. Здесь проще всего в это поверить. И тем не менее, если приходить сюда очень долго, можно увидеть, как на плитах начинает расти мох. Я думал, что я мертв, как все они, но надежда все-таки оставалась. — Он повернулся к Валентине и с восхищением посмотрел на нее. — Это необыкновенный человечек, и очень храбрый, — она не поверила ничему из того, что сестра рассказывала обо мне.

— Ей еще нет и восемнадцати, — не удержался я, — а в этом возрасте храбрость порой объясняется неопытностью.

— Ей еще нет восемнадцати, это верно, — согласился он, — но тогда тем более удивительно, что она полюбила меня, разве нет? Она не обращает внимания на разницу в возрасте, думаю, и вы не будете. — Несколько секунд он с вызовом смотрел на меня, но потом опять заговорил в прежнем благодушном тоне: — Зато нас роднит одна гораздо более важная вещь: она потеряла отца, а я — дочь.

— Она потеряла всю свою семью, — произнес я дрожащим от возмущения голосом, однако Клостер, видимо, счел это замечание несущественным и не обратил на него внимания.

— Мы оба многое потеряли, — сказал он, — поэтому мне хочется защитить ее и дать ей возможность начать новую жизнь. Когда все закончится, она будет жить со мной.

— Не думаю, что все скоро закончится, будет еще расследование.